Интервью с режиссером: Возвращение домой

Ульяновский театральный зритель уже знаком с Алексеем Гирбой, автором постановки «Да здравствует Бушон!», французской политической комедии, идущей на Малой сцене Ульяновского драматического театра имени И. А. Гончарова. К завершению этого творческого сезона московский режиссер поставит в Ульяновске еще один спектакль — трагикомедию «Калека с острова Инишмаан» культового современного британского драматурга и режиссера Мартина МакДонаха. 

Алексей Гирба согласился побеседовать с нами о предстоящей работе, театральном деле и режиссерской судьбе.

- Да ну что про себя-режиссера? Все поступают, думаю, пойду и я поступлю. В 15 лет пошел в театральную студию, там девочек больше... Где еще с девочками знакомиться? Вот, в театральной студии. 

- Нет, просто дом культуры, мы встречались, ставили спектакли. 

- Ну, некоторые не долетают, кому-то бытовые проблемы мешают, например. Мне удалось... Родственники были не против. На самом деле, я уже лет в четырнадцать сказал отцу, что хочу быть режиссером. Он ответил: "Нет, сначала закончи художественное училище, потому что художник всегда себе на хлеб с маслом заработает. Поработай. А потом будешь сам решать". Так оно и получилось. В пятнадцать лет я уехал в Иваново, поступил в Ивановское художественное училище. Там же связался с театральной студией. Каких-то взрослых мужиков приходилось играть – все студийцы молодые, а я рослый. Негодяев играл... Закончил училище, работал, продолжал ходить в студию, там познакомился с будущей женой, женился. Люди в театральных студиях не вполне нормальные, так что жена поступила в ГИТИС. Я посидел, подумал: “Что ж это? Если жена моя смогла, то и я поступлю”. Так и начал учиться. А дальше – жили, ребенка родили. Я дворничал, на Арбате рисовал, пока студентом был, деньги зарабатывал. Выпустился – и начались девяностые, когда никто никому был не нужен. Кое-где в провинции какие-то средства на театр еще выделялись, а в Москве была совсем жесткая история. Поэтому так случилось, что в основном я начал ездить по провинции. Да и в свое время молодых режиссеров не очень любили – в Москве. А позже, когда я вернулся в столицу, будучи уже «немолодым» режиссером, там подросли другие молодые режиссеры, ситуация начала меняться – и они стали занимать место. Я же так и остался в провинции. 

- Конечно, состояться в Москве - это одна история, состояться так - другая. Я на свою историю не жалуюсь, и в Москве ставил. С одной стороны – обидно, а с другой – даже завидно, что сейчас существует такое внимание к молодым режиссерам. Их отсматривают, за ними следят, их приглашают ставить. И на больших сценах московских театров в том числе. И это здорово, в мое время было иначе. Вплоть до того, что я пришел в театр, а мне сказали: "Вы думаете, наш режиссер ничего не может?" Смотрели с большим опасением. И в целом существовала традиция: ты сначала себя в провинции покажи, а потом мы посмотрим, позволим ли в Москве ставить. Совсем другая позиция. Сейчас – наоборот. И это правильно. Дают молодым сразу какой-то аванс, возможность. Жалко, что в мои годы такого не было. Девяностые выкосили из профессии очень много народу. 

- Как в вашей жизни появилось кино? Телевидение? 

- Я человек уже немолодой — помню еще девяностые годы! (смеется) Когда телевидение стало развиваться, у нас было предубеждение: телевидение – это мусор. То ли дело – кино, поступить во ВГИК (куда я, кстати, поступал, дошел достаточно далеко, но в итоге не сложилось). Театр и кино считались стоящим полем деятельности, а телевидение — нет. Еще до ГИТИСа я поступил заочно в институт культуры — вот как раз его выпускники пошли на телевидение. И случилась странная вещь, вернее – не странная, а вполне закономерная, но мы тогда этого еще не понимали, в нас было просто желание самореализоваться. Мы вдруг начали осознавать, что телевидение приобретает вес, начинает занимать какие-то значительные позиции, и в этой области тоже возникают классики. Тогда возникло желание попробовать себя и в этом деле. Когда я пришел, там оказалось очень много людей гораздо моложе меня – и я учился с ними и у них, хотя был старше. И сейчас продолжаю учиться, мне до сих пор интересно смотреть — как, что, почему. То есть нет ощущения, что я – Режиссер. Быть режиссером – это значит доказывать каждый день, что ты режиссер. Не спасают ни звания никакие (хотя у меня их и нет), ни опыт. Но это не скучная профессия. 

- Да в том-то и дело, что нет у меня такого плана. К моему возрасту люди становятся главными режиссерами, художественными руководителями, снимают кино... 

- Да. Есть такая история – хочу. - Каким вы его себе представляете? - Во-первых, молодежным. Во-вторых, владимирским. Я владимирский человек, не москвич, хотя в Москве живу уже более тридцати лет. У нас, на мой взгляд, существует определенный разрыв между театром кукол и драматическим театром, во многих городах нет промежуточного звена. Во Владимире я обращался и к городскому начальству, к областному – и сейчас дело сдвинулось с мертвой точки. Заявили, что театр кукол будет и ТЮЗом, будут ставиться спектакли экспериментальные, для молодых людей. Эта ниша, не кажется, еще не освоена в полной мере. Ситуация с театрами в Ульяновске мне очень нравится. Я посмотрел несколько спектаклей, есть и куклы, и ТЮЗ, и театр-студия, нацеленные именно на подростков, на юношество. Когда из-за отсутствия таких театров в городской зрительской аудитории появляется разрыв от семи до двадцати пяти лет – это рассеивание мозгов. Культурный слой должен существовать. По большому счету, что нас всех объединяет? Только культура. Культура и экономика. И если мы будем разговаривать хоть и на одном языке, но про разное, иметь в виду разное, то можно очень много наворотить такого, чего потом не поправишь. Мне нравится, что власти обращают внимание на ваш театр, потому что, как ни крути, театральное искусство – очень большой объединяющий пласт. Вот и я мечтаю о таком театрике в городе Владимире. Вы говорите – возраст режиссерский. Не знаю. Во мне до сих пор бродит авантюрный дух, больше нравится ездить по разным городам и весям, знакомиться с театрами, с людьми. Хотя по-разному бывает. Иногда так наездишься, что хочется дома посидеть. И тогда идешь и сериал какой-нибудь снимаешь. Если представляется такая возможность. Потом пригласят на постановку, бросаешь все и едешь... 

- Да, Сахалин, Москва, Вильнюс, Севилья, Калининград, Красноярск. В течение семи лет – член художественного совета Одесского театра. Поездил. - Работа в каком театре оставила самое яркое воспоминание? - В каждом театре – свои впечатления. Сейчас Москва более-менее оживает, и оживает за счет провинции. У меня возникало неоднозначное ощущение несколько лет назад, когда я в провинции встречал больше образованных, интеллигентных людей – и талантливых артистов. Было безумно жаль, что этих артистов Москва не знает, в силу разных причин. Целое поколение должно уйти, чтобы пришло новое им на смену – библейский Исход практически. Чтобы возникла генерация людей более мобильных, более энергичных, более свободных. Бывает такое: замечательный артист, но он уже долго живет в своем городе, он немолод, у него квартира, семья, дети. Он не может подняться и поехать в Москву. А Москве по большому счету наплевать, что там происходит в провинции, есть там этот артист или нет. Молодые сейчас срываются с мест, едут, ищут, зарабатывают – и это прекрасно. Повторю: обидно, что многих провинциальных артистов страна знает гораздо меньше, чем московских. 

- Да, всех не перевезешь, но тогда хотелось бы им нормальной жизни. В 95-96 годах было ужасно. Артисты такие хорошие, а зарплаты такие маленькие, даже у тех, кто облечен всякими званиями, регалиями. Бывало, актеры просили сделать продленную репетицию, чтобы не тратить какие-то копейки на проезд, домой и снова в театр. Считали рубли. Это очень обидно, потому что театральные люди — не все, но большинство — они безумны, они фанаты. Буфетчица в Одессе. Слушает наши разговоры. Общаются артисты, их нет в распределении, они начинают волноваться, грустить, что-то обсуждать. Буфетчица стоит, слушает, актеры ушли, она говорит: «Я не понимаю этих артистов. Тебе платят зарплату! Ну и сиди дома, радуйся, что не вызывают, иди на огород, детей расти... Нет же — приходят и начинают. Зарплата идет, работы нет — радуйся!» Для нее — странные люди. С точки зрения нормального человека — очень странные. Давайте теперь перенесемся в Ульяновск. 

- Я много поставил в своей жизни комедий. Вот только что вернулся с Сахалина — там тоже была комедия. Не сказать, что я мастер комедийного жанра, но в моем послужном списке их много. И тут — такое неожиданное предложение. Я, конечно, знал эту пьесу. И, может быть, даже никогда и не надеялся, что мне выпадет случай ее ставить. 

- То есть — восприняли с энтузиазмом? 

- Я уже не в том возрасте, чтобы с энтузиазмом. С желанием. С интересом. И с опаской. Потому что пьеса — хорошая, и драматург — хороший. 

- О, если бы удалось вызвать все, что вы назвали, то было бы замечательно! 

- Ну а главная нота? 

- Радость. Радоваться — людям. Есть русское слово такое — убого. Живут убого. Убогие. И есть — у Бога. Можете трактовать, как хотите. Мне самому интересно, что из этого получится. Нельзя не учитывать современные реалии, фильмы МакДонаха, например, их особую стилистику, но все равно я разбираю эту пьесу с позиций психологического театра. Некоторые играют МакДонаха, как историю про уродов. Ненужные люди на ненужной земле. Несколько физиологическая, на мой взгляд, история. Мне же хочется понять мотивацию их поведения, и МакДонах это в пьесу вложил. Может, не так явно — но мотивация существует. Каждый герой решает для себя, почему он остался на забытом всеми острове Инишмаан. Для кого-то жизнь там — подвиг, для кого-то — трагедия. У каждого есть свой изъян и свое страдание. Главный герой говорит: «Мы все калеки, только я снаружи, а остальные — внутри». Но мы же не рождаемся такими. Мы становимся такими по тем или иным причинам. Понять эти причины — интересная история. Естественно, У МакДонаха свой особый язык, отличный от языка Чехова или Вампилова. Но, думаю, Чехов, Вампилов, МакДонах — драматурги одной силы, одной мощи. 

- О времени говорить будем, но скорее с позиции исторического экскурса. Хотя история немецкого экспрессионизма тридцатых годов, конечно, близка. Все это проявляется в фильме (упоминаемый в пьесе «Человек из Арана» - авт.), в посыле — попытка энергичного захвата мира минимальными средствами, будь то побег в Америку или захват половины Европы. История с Америкой вообще была актуальной всегда, даже до Второй мировой войны. Очень много людей сбегало в Новый свет, и из России тоже, не только из Ирландии. 

- Нет. Развенчивать — нет. Важнее история возвращения домой. Я же говорю про Владимир, хотя во Владимире не живу уже тридцать лет. Но приезжаю туда, смотрю... и хочется что-то сделать для этого города! Что-то, чего там сейчас еще нет и что я еще могу сделать, пока в силах. Не столько самореализоваться. Возможностей для самореализации у меня, слава Богу, достаточно. А вот именно создать то, чего нет. Однажды я разговаривал с директором одного театра, его недавно назначили, до этого он был директором футбольной команды (речь не про Владимир). Спрашиваю: «А спектакли у вас интересные?» Он: «Я не знаю. Спектакли начинаются в семь, а у меня рабочий день в шесть заканчивается». Ситуация почти фарсовая. Поэтому я и говорю: важно, чтобы культурный слой не размывался, важно не терять зрителя в возрасте повышенной восприимчивости — чтобы постепенно не растерять вообще всех. Здорово, когда директор волнуется за спектакли, за их качество, за посещаемость. Когда зритель волнуется за театр, его репертуар, за занятость артистов, тех или иных — любимых или нелюбимых. Когда область и город волнуется, чтобы театр был максимально приближен к зрителю, чтобы он выезжал, представлял область на театральных мероприятиях, гастролях. Это важно и необходимо.