Три тройки. V Международный театральный фестиваль «Герои Гончарова»
В этот раз в программе Международного фестиваля «Герои Гончарова на современной сцене» появились спектакли не только по произведениям Ивана Александровича. В названии фестиваля, который проводит Ульяновский драматический театр им. И. А. Гончарова, соответственно возникла вторая часть: «Современные герои на гончаровской сцене». (Так называлась моя статья о предыдущем фестивале в «СБ, 10» № 5-135-2011.)
В результате афиша состояла из трех троек и выглядела следующим образом.
Постановки по Гончарову: «Обломoff» Новосибирского театра «Старый дом»; «Я – Обломов» Ульяновского драматического театра, оба спектакля по пьесе М. Угарова; «Обрыв» Великолукского драмтеатра.
Спектакли не по Гончарову, правда, и не совсем «современные герои»: «Вишневый сад» Мытищинского театра кукол «Огниво»; «Моцарт и Сальери» Боба Дантонеля (Франция); «Нерон и Сенека» Э.Радзинского Ереванского ТЮЗа (Армения).
И третий условный блок – последние премьеры хозяев: спектакли нового главного режиссера Линаса Зайкаускаса «Чувства» (по «Верочке» А.Чехова), «Наташина мечта» Я.Пулинович и постановка Аркадия Каца «Горе от ума» А.Грибоедова.
Спектакли, кроме московских критиков, обсуждали на этот раз Нина Мазур (Германия), Анжелина Рошка (Молдова) и Драгана Бошкович (Сербия).
Пять лет назад фестиваль начинался изобретательно и весело, но к своему первому маленькому юбилею, похоже, выдохся.
Афиша не выглядела, в отличие от предыдущих лет, продуманной, а атмосфера фестиваля не была такой душевной и одновременно деловой.
Объективные причины всегда есть, кто бы спорил? Хотя губернатор Сергей Морозов по-прежнему поддерживает театр, с проведением фестиваля возникли финансовые трудности. Ушли молодые креативные помощники директора Натальи Никоноровой, а с ними исчезли интересные творческие программы. Перед началом фестиваля уволился зам по работе со зрителями. Но объективное – это всегда еще и субъективное. Приглашенный директором новый главреж не вписался в жизнь театра, а театр отвык от присутствия в своей жизни главрежа. Поначалу программа, предложенная театру Зайкаускасом, всех устраивала. Но взаимная любовь была недолгой. Ульяновский зритель не принял «Чувства», лихое сочинение по мотивам Чехова, с премьеры ушло ползала.
Эстетика режиссера оказалась для симбирской публики непривычной. Быть может, это была только первая реакция. В «браке» директор-главреж, как и в связке театр-зритель, нужна притирка. Накануне фестиваля премьера главрежа «Лавина» прошла с успехом – зрители очень внимательно следили за происходящим на сцене, бурно аплодировали в финале. Были полны залы и на фестивальных спектаклях Зайкаускаса, в том числе на «Чувствах», публика реагировала адекватно. Впрочем, о публике речь еще пойдет. Сначала – о спектаклях фестивальной программы.
Из трех негончаровских постановок несомненно удачно прошел только «Вишневый сад» театра кукол «Огниво» из подмосковных Мытищ (режиссер Олег Жюгжда, художник Валерий Рачковский, Беларусь). Об этом спектакле «СБ, 10» писал неоднократно (например, см. № 2-112-2008, обзор фестиваля «Мелиховская весна»). Это профессиональная, необычная, очень нежная работа, в свое время номинированная на «Золотую Маску». Вообще-то, на Гончаровский фестиваль был приглашен мытищинский «Обломов», недавняя премьера. Но декорации застряли на таможне после гастролей за рубежом, и театр «Огниво» предложил замену. Так что из основной, гончаровской части программы, мытищинцы перекочевали в «попутную» по случайности.
Боба Дантонеля ульяновцы полюбили на здешнем фестивале «Лицедеи» – он выступал с мимическим спектаклем «Мотоциклист», естественно, без слов. На Гончаровский его зазвали уже как старого друга. Моноспектакль «Моцарт и Сальери» поставлен Владимиром Делем давно, имеет интересную историю, много раз был описан критиками. Артист читает текст А.С.Пушкина (качественный перевод близок к оригиналу), играя в куклы, искусно выполненные Жильбером Павали. Перед нами типичная французская декламация, в которой с разумной ясностью изображается пламень чувств. Артист создает таинственную атмосферу: свечи, использование маски, выразительная пластика, вдохновенно взлохмаченные волосы. Но текст не проживается, к тому же он звучал по-французски без перевода, а куклы не становятся действующими лицами, партнерами артиста. Честно сказать, актер не владеет кукловождением – это не его территория. Он играет в куклы, подобно ребенку: переставляет, поправляет паричок, дает в руки куколке скрипочку. Есть очень трогательный момент – к финалу Дантонель начинает относиться к этим маленьким человечкам, одетым в старинные камзольчики, как к детям. И они примиряются в его объятиях...
«Нерона и Сенеку» Ереванского ТЮЗа поставил режиссер Акоп Казанчан, этот открыто публицистический спектакль имел успех на многих фестивальных площадках. Спектакль аскетичен, единственный активно, энергично действующий герой в нем – Нерон – рослый красавец Артур Карапетян. Он часто обращается непосредственно к зрителям, спускается в зал и оттуда наблюдает за происходящим на сцене. Маленькая фигурка молчаливого Сенеки – Армен Сантросян – почти недвижна, лицо его слишком далеко от зрителей. Остальные персонажи иллюстрируют рассказы Нерона на фоне видеоряда, их действия напоминают ожившие картинки: прямые геометрические проходы вдоль рампы, отстраненные интонации, даже танцы кажутся воспоминаниями. Видно, что для артистов пьеса не утратила актуальности. Спектакль поставлен стильно, но потерялся на большой сцене Ульяновской драмы.
Казалось бы, при всех оговорках, оба зарубежных спектакля любопытны. Однако то, что они игрались не по-русски, оказалось для ульяновской публики суровым испытанием. «Моцарта и Сальери» зрители все же знают, к тому же шел спектакль на малой сцене, и актеру удавалось удерживать внимание зала.
Первые минут пятнадцать «Нерона и Сенеки» артисты работают при включенном в зале свете. Перевод, который проецировался на экран, стоявший в глубине сцены, долго не был виден. К тому же текста в «разговорной» пьесе так много, что люди не успевали его читать. Поначалу зрители оказались дезориентированы, по-моему, они просто не сообразили, что спектакль начался: разговаривали друг с другом, обращались с вопросами к артистам, ходили по залу. Поняв, что русского текста не будет, начали возмущенно уходить, требовали вернуть деньги за билеты. Неоправданные ожидания, конечно, не извиняют агрессию. Но все же лучше бы зрители знали, на что идут. На мой вопрос, почему на афишах не было написано, что спектакль играется на армянском языке, услышала: тогда бы вообще никто не пришел. Действительно, зрителей на «Нерона и Сенеку» собралось мало, и это была явно нефестивальная публика. Почему?
Новосибирский «Обломoff» шел при полном зале – это было открытие фестиваля. Перед спектаклем, как всегда, умно, с юмором, с любовью к театру выступал губернатор Сергей Морозов, обещавший феерическое празднование 200-летия Гончарова. Настроение у публики было приподнятое, праздничное. Но несколько человек демонстративно ушло после первого (и единственного) матерка, произнесенного Захаром – Александром Сидоровым. Опять возникает вопрос: почему? Артист, известный всей России как Веселый Молочник из рекламы, пробросил словцо легко и незлобно. Спектакли по пьесе Угарова были на всех Гончаровских фестивалях, иной год и по две постановки разных театров стояли в афише, никто никогда не уходил. Эта пьеса – и в репертуаре самой Ульяновской драмы, идет на малой сцене.
Но – о спектакле «Старого дома». Его поставил молодой приглашенный режиссер Антон Безъязыков, человек явно одаренный, концептуально мыслящий. Основа сценографии Александра Мохова – грязноватые окна разных форм и размеров. Вначале они закрывают все зеркало сцены, подобно занавесу. Затем раздвигаются: оказывается, что боковые рамы закреплены на платформах, они откатываются внутрь сцены, становясь стенами комнаты, средняя же поднимается вверх, как откидной потолок. Стены-окна образуют лабиринты, то отделяя актеров от зрителя или друг от друга, то выдвигая вперед, объединяя. Штольц, прежде чем зайти к Илье Ильичу, возникает за мутным стеклом, подобно призраку. Обломов, решивший начать новую жизнь, взбирается на стремянку, закатав штанины и сняв пиджак, и принимается мыть стекла, вытирая их скомканными газетами, которые только что читал.
Безъязыков – выдумщик-умница, его детали очень хороши. Захар не просто ругается на клопов, он делает это, поливая зловредных насекомых из чайника кипятком. Проснувшийся Обломов хватается за чайник попить из носика и обжигается. Ольгу при первом знакомстве Обломов бесцеремонно, но и по-детски играя, рассматривает в подзорную трубу из... конечно, газеты. Она, включаясь в игру, делает то же – герои сближаются, забыв о реальной перспективе, как будто и правда в руках у них бинокли, перевернутые другой стороной - отдаляющие изображение.
Герои Безъязыкова не принадлежат какому-то определенному времени, они печальны, чудаковаты, бесприютны и даже бомжеваты. Обломов (Вадим Тихоненко) и Захар временами похожи на поиздержавшихся в дороге и осевших на месте Хлестакова с Осипом. Даже Штольц – Василий Байтенгер больше напоминает ленивого купца, чем удачливого дельца.
Жаль, что артисты выразительнее молчат, чем говорят. И не только потому, что в этих ролях почему-то вдруг обозначились проблемы со сценречью даже у тех, кто вроде бы таковых раньше не имел. Кажется, они не очень поняли (или приняли) задачи режиссера. Отсюда – физический зажим, напряжение. Моменты живого общения возникают редко. В финале все удаляются за стекло и стоят там со свечами: то ли жизнь их прошла и остались лишь робкие огоньки, то ли мирок их существует и сейчас, но отделен от жизни плохо промытым стеклом.
«Я – Обломов» Ульяновского драматического театра возник по принципу «Чего добру пропадать», и ничего зазорного в этом нет. На позапрошлый Гончаровский фестиваль из Орска приехал прелестный спектакль «Смерть Ильи Ильича» в постановке молодого москвича Сергея Тюжина (см. «СБ, 10»№ 5-125-2010). Ульяновский театр переманил двух главных исполнителей Сергея Чиненова – Обломова, Дениса Бухалова – Штольца и талантливую актрису Кристину Каминскую, которая сыграла в новой редакции уютную и лукавую Пшеницыну. С ульяновской актрисой Марией Жежела (ее Ольга прекрасно поет, естественно аристократична – фарфоровое лицо, прямая спина, величавая осанка при тонком стане) Тюжин на Гончаровской сцене добился почти того же эффекта легкого дыхания, игры, что и в Орске. Правда, как часто бывает при переносах, исчезли какие-то нюансы отношений героев, меньшей стала амплитуда психологических движений в ключевых сценах. Неопытный актер Иван Сергеев в роли Доктора не смог пока добиться того игривого обаяния, которое было чудесно в тоже юном орском артисте, а Захару – Александру Куражеву не хватает актерских приспособлений, его отношение к барину слишком однозначно. Впрочем, очень трудно в чем бы то ни было винить артистов, которые играли в «нагнанном» зале: подростки, нисколько не стесняясь артистов и немногочисленных фестивальных театралов, жили своей жизнью, громкой и грубой, куда более отвязной, чем тот матерок, который возмутил консерваторов на открытии фестиваля. А ведь спектакль игрался достойный!
Зато на «Обрыве» Великолукского драматического театра публика заполнила большой зал и никакого возмущения не выражала.
Спектакль поставлен главным режиссером театра Павлом Сергеевым. Инсценировку он сделал сам, исходя из необходимости занять максимальное число артистов. Получилась она длинной и многословной. Уровень профессиональной подготовки артистов очень разный.
Конечно, невозможно ставить «Обрыв», если в театре нет бабушки. В великолукском театре она есть. Алевтина Патрушева создает образ женщины сильной, нравственной, религиозной (может быть, излишне), имеющей тайну. К сожалению, она убедительна не во всех сценах. Ведь многое зависит от партнеров. Кроме Татьяны Марковны, в спектакле есть только одна значительная работа - Марина в исполнении Людмилы Сызранцевой. Актриса органична, темпераментна, умеет быть смешной и трогательной, ее Марина – неунывающая потаскушка,но все же она тоскует по любви.
Райский – Денис Осинин то впадает в излишний пафос, то суетится, размахивая руками, и выглядит комично. Талантлив ли этот Райский? Искренен ли? Актер, похоже, не очень представляет себе своего героя. Волохов – Борис Ефремов – кондовый разночинец в косоворотке и сапогах. Артисты скользят по тексту, пробалтывают его или докладывают, играют прямолинейно, между героями не завязываются отношения. Молодые кривляются, тюзятничают. У многих - проблемы со сценречью, пластикой, они зажаты, не умеют транслировать энергию в зал. В важных сценах, часто интересно выстроенных режиссером, нет внутреннего напряжения. Осмысленная, качественно выполненная сценография Александра Ерохина (система разноуровневых мостков и подиумов с беседкой темного дерева в глубине) используется умно, но не слишком ловко.
Забавно, но в театре есть артист на роль Райского – сам режиссер, который, выйдя в эпизоде, показал актерский класс. Если бы Райского играл он, возможно, появился бы второй центр, и спектакль обрел бы смысл. Но пока «Обрыв» – неискусная иллюстрация к роману.
Перед режиссером стоит трудная педагогическая задача. Ему бы брать простые – обучающие – пьесы. Но публика города Великие Луки любит классику и хорошо ходит на масштабный, тяжеловесный, старомодный «Обрыв». Его хорошо приняли и в Ульяновске.
В отличие от Великолукского театра, в Ульяновской драме другие возможности, другой уровень театральной культуры, здесь сильная, сбалансированная труппа: зрелые мастера, обученная талантливая молодежь. «Горе от ума» раскладывается здесь на раз, да еще и не на один состав. В этом театре Аркадий Кац уже ставил «Трех сестер», «Правду – хорошо», «Бабушку, Илико и Иллариона», он любим театром и зрителями. Однако ульяновская постановка некогда дерзкого и изобретательного режиссера чем-то очень похожа на спектакль скромного театра из Великих Лук.
Последние работы Каца, которые я видела, были сделаны профессионально, хоть и показались мне холодноватыми, усталыми. «Горе от ума» вызвало массу вопросов.
Основа сценографии Татьяны Швец – полукругом расположенные в глубине сцены, приподнятые на подиумы арки с креслами – они напоминают театральные ложи и как бы отражают ложи зала. Мысль вроде бы ясна: действие разыгрывается между ложами, сцена уравнивается с партером – спектакль о жизни, о сегодняшней жизни, театр и жизнь отражаются друг в друге. На зеркальный пол практически пустой сцены по мере надобности выносятся стулья или выкатываются пуфы. Во втором акте арки-ложи раздвигают, открывая черный арьер, к которому эти пуфы выстроены углом.
Но вот начинается действие. Частые фронтальные мизансцены, статуарность поз, актеры обращаются с монологами и репликами непосредственно в зал, стоя у авансцены. Партнеры сидят на далеко отставленных друг от друга стульях, они малоподвижны. Почти все не говорят – декламируют, старательно артикулируя и теряя ритм. Это вовсе не сегодняшняя жизнь. Быть может, режиссер хотел воссоздать классицистский театр, к которому формально относится грибоедовская комедия? Но нет, Чацкий (мы видели Максима Копылова, с ним в очередь играет Сергей Чиненов) существует как романтический герой, Молчалин (Денис Верягин) – в соответствии с психологической логикой. Быть может, они, с точки зрения режиссера, живые среди фантомов, оболочек, социальных функций? Но почему живая, шаловливая, по пьесе, плутовка Лиза в спектакле так скована и напряжена и тоже докладывает в зал?
В отношениях между героями поначалу есть интересные моменты. Видно, что красавица Софья (Оксана Романова) пережила отъезд Чацкого как обиду, может, потому и кинулась в объятия Молчалина, который Чацкому – полная противоположность. Фамусов (Евгений Редюк) вовсе не обрушивается на Чацкого с обвинениями, а по-отечески подшучивает над его вольнодумством. Но Софья слишком заморожена, ее чувства изображаются.
Текст Фамусова так порезан, что трудно понять, каков он, в какой момент и почему начинает проявлять к своему бывшему воспитаннику враждебность. Режиссер, сократив текст пьесы, выбросил очень важные характеристики героев. Главная же проблема в том, что сокращения нарушают ритм стиха, он рвется, актеры, непроизвольно пытаясь гармонизировать речь, добавляют от себя словечки-паразиты, сбиваются. Слишком большие паузы между срифмованными репликами разных персонажей (например, в сцене появления Чацкого) вовсе стих разрушают, исчезает поэтическая легкость, нет необходимости подхватывать реплику партнера - нет и партнерства.
На фоне общей статики кажутся чужеродными репризы. Будто режиссер, спохватившись, что зритель заскучает, решает развлечь его. Но получается так, что, сами по себе забавные, репризы тормозят и без того медленное действие. Первый выход Чацкого подобен аттракциону: он вихрем вбегает на сцену в длинной шубе и цилиндре, скидывает шубу на пол, прячется за ложу, выскакивает к появившимся девушкам, которые почему-то уселись на шубу, как на шкуру убитого медведя, присаживается к ним, ложится, дарит Софье игрушку – тройку коней, которая оказывается музыкальной шкатулкой... В конце первого акта кудрявый Петрушка (Андрей Максимов) почему-то выбегает к Лизе с деревянными ложками и, как безумный, пускается вприсядку. Молчалина (Денис Верягин) режиссер наделил не только умеренностью и аккуратностью – на балу секретарь Фамусова умудряется протанцевать один танец со всеми княжнами Тугоуховскими, переходя от одной к другой и выделывая немыслимые антраша. Рассказ Репетилова – Дениса Бухалова про тайное общество превращен в виртуозный номер: он не просто запинается – он упал уже за дверью и въезжает на сцену на животе; разговаривая с Чацким, которого, впрочем, не замечает, успевает попросить у слуги водки, выпить, на словах: «Но голова у нас, какой в России нету, Не надо называть, узнаешь по портрету» – нарисовать портрет на салфетке, показать его Чацкому, скрывая от зала, а потом сжечь на подносе... В довершение же Репетилов поет под гитару романс «Гори, гори, моя звезда...» Зачем? Почему?
С романсами перебор. Софья тоже поет – «Не пробуждай воспоминаний», поет долго, полностью, ей подыгрывают на гитаре – немолодой, видимо, в боях поседелый, Скалозуб (Сергей Кондратенко), на флейте – Молчалин.
Этот невнятный, длинный, пышный, лишенный поэзии спектакль ульяновская публика принимает с восторгом.
На обсуждение артисты и директор театра пришли, явно ожидая похвал. Но критики, не сговариваясь, высказали претензии и адресовали отсутствующему режиссеру вопросы. В ответ же получили: «А судьи кто?» Артистам и директору «Горе от ума» тоже нравится.
Александр Соколянский предположил, что сегодня существует некое массовое представление о том, как надо правильно ставить классику – красиво, немного скучно, с концертными номерами-развлекухами. Это представление утвердилось в сознании даже тех, кто классику не читал. И публика искренне радуется, когда ее представление совпадает с тем, что она видит на сцене.
О спектаклях Зайкаускаса скажу всего несколько слов. «Чувства» он ставит не впервые и везде с неизменным успехом. О постановках в Якутске и Новосибирске «СБ, 10» писал (см., например №3-113-2008). При переносах режиссер точно держит придуманную форму, тщательно работает с актерами, умея заразить их духом игры. Это шутка, фантазия, перевод крошечного рассказа Чехова «Верочка» на язык театрального действия. Здесь пляшут, печалятся, ворожат, импровизируют и иронизируют. По-моему, спектакль доставляет большое удовольствие. А кроме того, говорит о серьезных вещах: одиночестве, невстрече предназначенных друг другу людей. Зайкаускас смеется над попытками сыграть всего Чехова, нарочито насыщая сценический текст аллюзиями и цитатами из других чеховских произведений, но в результате играет-таки его – только в перевернутом, радостном ключе. Конечно, такая забава вызывает протест у ревнителей классики, которые твердо знают, как надо и как нельзя обходиться с Чеховым.
«Наташина мечта» Ярославы Пулинович – пьеса, содержание которой уже не надо пересказывать, так часто она ставится. Есть актриса, способная сыграть детдомовку Наташу, – полдела сделано. Марина Карцева – актриса с очень подвижной, пластичной психофизикой, может играть все, что угодно. Кажется, играя Наташу, она перерождается в нее, проживает ее историю. На протяжении спектакля дурнеет и хорошеет, расцветает и гибнет. Органично присвоена пластика девочки-волчонка, интонация улицы. Есть моменты неимоверного взлета – осознания, что она не одна на свете, есть – подлинного страдания, подлинной трагедии. Видно, что был сделан очень подробный психологический анализ текста. Создан образ живой, развивающийся. Карцева оправдывает свою героиню, призывает к ней милость, зрители видят в ее истории себя, ужасаются и сострадают ей. А чтобы добиться эффекта отстранения и одновременно обобщения, режиссер и художница Маргарита Мисюкова придумали посадить актрису на фоне экрана, на который проецируется... комикс о Наташе. Получается, что история двойная – живая и рисованная, рассказанная упрощенным языком искусства, для таких вот Наташ предназначенного, – и эффект воздействия усиливается.
Итог фестиваля неутешителен. Но еще более неутешительно то, как быстро и легко изменилась (или сменилась) публика в театральном городе Ульяновске. Как искренне и с удовольствием подстраивается под нее театр.
В провинции часто сетуют на то, что публика не любит классику. В Ульяновске (как и в Великих Луках) такой проблемы нет. Помнится, Юрий Копылов, незадолго до того, как оставил пост худрука, рассказывал о провале гастролей антрепризы, которая предложила Ульяновску Куни. Режиссер, создавший в нетеатральном городе серьезный театр и публику, способную воспринимать серьезную драматургию, был горд за своего зрителя. Почти те же слова мы услышали от Андрея Сергеева: в Великих Луках не любят Куни. Увы, в обоих театрах произошла подмена: зрители идут на «классику вообще», а не на хорошо поставленный спектакль.
Александра Лаврова
«Страстной бульвар, 10», 2012 г.
