Театр — это таинство
- Я как бы не вовремя родился на свет — ближе всего мне эпоха Возрождения, я очень люблю ее, много ей занимаюсь...
- А когда вы родились?
- 2 ноября 1942 года в эвакуации, в поезде, где-то между Краснодаром, Нальчиком и Кокандом — маме пришлось сойти на одной из станций, где я и появился на свет. А дальнейший путь мы уже продолжили втроем: я, мама и мой старший брат. После войны мы жили в Донецке — отец, один из старейших пищевиков страны, был там крупным руководителем. А я был невзрачным уличным пацаном, много болтался по улице — тогда все так делали, и при этом успевал сидеть дома, очень любил одиночество, много читал, любил смотреть в окно... В театр я попал случайно, но, думаю, что ничего, кроме театра, я бы не выбрал.
- Как это — «случайно»?
- Бродил по улице после окончания школы и увидел объявление: «Принимаем в студию драмтеатра»... Мы тогда уже жили в Свердловске. А там очень хороший академический театр, блестящие актеры. Однако я в театре почти не бывал, ходил туда очень редко, но когда увидел объявление, подумал: не знаю, что это, но мне кажется - это может быть интересным. Пошел — и не поступил. Меня задело: как это, я — и не попал? Начал ходить в театр и через год поступил уже без проблем, окончил актерский факультет Свердловского театрального училища, несколько лет работал актером.
Потом поступил в ЛГИТМиК (Ленинградский государственный институт театра, музыки и кино) на режиссерский факультет. У меня был очень хороший педагог —профессор Александр Александрович Музиль, настоящий русский интеллигент, дальний родственник тех самых Музилей, которые стояли у истоков Малого театра.
После института я уехал в Красноярск, поставил там несколько спектаклей Островского, Шекспира. Потом Министерство культуры предложило мне организовать театр юного зрителя в Орле. Через 5 лет ТЮЗ вывезли в Москву — о нас много писали в центральной печати, театр называли «свежим, молодым, интересным». О нем до сих пор вспоминают как о художественном явлении.
Но хотя наш театр никогда не был собственно детским, а, скорее, являлся молодежным с разнообразным, по преимуществу, классическим репертуаром, мне в рамках ТЮЗа показалось тесновато, и еще через два года я решил уехать. Так я оказался во Владимире, несколько лет достаточно удачно работал там — театр запомнился мне очень хорошими актерами. А потом снова оказался перед выбором: мне предложили Свердловск, Ростов-на-Дону и Ульяновск. Все взвесив, остановился на Ульяновске.
- Из чего рождается спектакль?
- Из желания, из памяти жизненной, из опыта культуры, из истории мировой драматургии. Я живу в конкретном мире, в конкретной жизни, с конкретными людьми, и совпадение всех этих условий рождает необходимость того или иного драматурга, той или иной пьесы, которая должна прозвучать остро, независимо от того, сколько лет, даже столетий назад она была написана. И это звучание, этот звон должен услышать зритель. Еще Товстоногов (один из учителей Копылова-Прим. ред.) говорил, что главная проблема заложена не в режиссере и даже не в пьесе — она в зрительном зале, в живых людях. Крайне важно почувствовать то, что бродит в их подсознании, и соединить это с собственным замыслом. Тогда пьеса «обречена» на успех, тогда она зрителю просто необходима.
Я люблю своего зрителя, особенно, если он хочет трудиться вместе с нами. В русском театре есть своя особенность: нагрузка исповедальная в душе, своеобразное мессианство.
- Вашим актерам эта задача под силу?
- От своих актеров я в восторге — удивляюсь их умению сегодня играть одного великого драматурга, а завтра — другого и даже какого-нибудь Тюткина, который должен быть просто смешным, потому что не все любят интеллектуальные закрутки Копылова.
- Чего не могут простить себе Копылов-режиссер и Копылов-человек?
- Нет такого, чтобы что-то одно было в жизни совершенно, и тяжесть от этого ощущалась в моей душе постоянно. А глупости совершаешь постоянно. Еще Лев Толстой говорил, что вся его жизнь как бы на весах: свинцовая тяжесть совершенной ошибки — и тут же стремительный подъем, вызванный желанием ее исправить.
- Какой отрезок жизни вам наиболее дорог?
- Самый счастливый возраст — возраст, который не замечаешь. Немирович-Данченко говорил, что его жизнь представляется ему состоящей из многих-многих жизней, и в каждом ее кусочке есть свое время счастья. В молодости было очень хорошее ощущение безвременья — кажется, ты можешь жить вечно. Мне нравится и то время, которое сейчас. Я очень люблю находиться дома, быть в обществе своих близких. У меня замечательная жена Людмила Гаврилова, главный режиссер театра кукол, замечательный старший сын Сережа Гаврилов — он работает администратором в театре драмы. Младшего сына Максима я вижу реже — он учится в Москве на первом курсе ГИТИСа.
- У вас есть план-максимум по жизни?
- Нет. Сколько мне будет отпущено, столько я и буду жить. А остальное приложится.
Инна Буганина
