«Обрекаем себя на тяжелую жизнь»
Впервые я увидел Юрия Семеновича у нас в редакции, куда он пришел вместе с заведующей литературной частью театра Викторией Ивановной Харитоновой поговорить с журналистами молодежной газеты о театральных проблемах и наших взаимоотношениях. В разговоре особенно запомнилась одна фраза, которую я и вынес в заголовок. Эта встреча была необычна тем, что режиссер театра первым пришел к журналистам, а не наоборот, что, конечно, не делает чести последним, а лишь еще раз доказывает всю серьезность намерений нового руководителя театра (говоря о журналистах, я, разумеется, имею в виду себя).
Необычность встречи в Доме актера заключалась уже в другом: художественный руководитель театра читал пьесу Петера Хакса «Амфитрион» не только актерам, но и людям посторонним, непосредственно к театру не принадлежащим. Дискуссия «быть или не быть» этой пьесе на сцене, пьесе сложной, с мощным интеллектуальным пластом, лежащим за первым порогом восприятия, решилась, мне кажется, в пользу «быть».
В тот вечер мне не удалось поговорить с Копыловым, но мы договорились о встрече.
- Юрий Семенович, Ульяновский драматический театр находится в тяжелом положении — не только его внутренняя структура, но и как театр в городе…
- Не думаю, что тут Ульяновский театр особенно отличается от театров других городов, от вообще театров. Такая ситуация сейчас у всего нашего театра, который потерял живой контакт со зрителем. Это, видимо, связано с временами застоя, когда драматургия либо всячески лакировала действительность, либо была далека от нее. Сейчас время иное. Мне запала в голову мысль Горбачева на недавней встрече с работниками культуры и средств массовой информации. Ом говорил о нашем времени как «судьбоносном» времени. Вот фраза! Она драматична в своей основе, как драматично и еще одно известное изречение — «час истины». Оно очень близко моей профессии, потому что все общечеловеческие проблемы мы стараемся рассматривать через эту призму — «час истины» — когда присутствует трагическое осмысление прожитого: либо-либо. Либо ты что-нибудь сегодня сделаешь, либо завтра будет поздно. Вопрос сейчас стоит именно так. И, говоря о том, что театр должен попадать во время, значит, он должен попадать в те проблемы, которое существуют.
Перестройка — дело тяжелое, прежде всего, в психологическом плане, и в театре особенно. Сама наша профессия по основе своей стремится к тому, чтобы уничтожить в себе инстинкт самосохранения. Выдергивание из себя самого больного. А ведь время наложило на судьбу актеров молодого поколения очень сильный отпечаток, и наша задача сейчас – это начинать с самих себя. Это дело очень болезненное, и не на один год. И еще не знаю, как это удастся, и кто с этим справится, и кто вообще способен ставить перед собой такую задачу.
- Что вам нравится в сегодняшнем состоянии театра и что не может удовлетворить?
- Мне нравится сейчас больше в Ульяновске как в городе, чем театре. Город очень динамичный в последнее время, с большими перспективами. А театр отстал. Я удивился разнице между динамикой развития города, ростом его, перспективой и тем состоянием театра, в котором он находится. И дело не в том, что здесь нет живых людей, — они есть, даже не в том, что у них нет желания работать — есть, а в том, что все настолько перепутано и находится в таком запустении, что без помощи города мы не обойдемся. Без этой помощи театр не сможет решить свою главную задачу — «будоражить общественную совесть», — как говорили Станиславский и Немирович-Данченко. Не подстраиваться под определенную систему, не смотреть глазами сделанного, не жить только проблемами сегодняшнего дня, а заглядывать в день завтрашний. Задача социального предостережения — это задача искусства. Чем был бы Шекспир, если бы он писал только о том, что было вчера, или о том, что есть сегодня. Шекспир есть Шекспир, потому что он обогнал свое время, сказав, как будет развиваться дальше знаменитая эпоха Возрождения. Но почему, когда мы говорим о великих, то приписываем им эту возможность социального предостережения, а когда говорим о себе, или о театре, то почему-то этого себя лишаем? Какое на то мы имеем право? Другое дело, насколько в нас хватает дарования, способности, убежденности, смелости — чего угодно. Но этого нельзя лишить искусство как таковое. И с другой стороны театр должен быть в какой-то оппозиции по отношению к городу, с должен сознательно определить свое социальное место, чтобы стать достойным своего времени.
К нам пока относятся с пониманием и партийные, и советские организации. Они и позволяют, и разрешают. Мы будем входить в экономический эксперимент. Мы еще не вошли в него, а у нас уже есть определенная свобода, мы свои спектакли принимает только на своем художественном совете. Нет той многоступенчатости в принятии спектакля, когда мы вынуждены были оглядываться на каждую ступеньку: а как понравится тому или этому?
- В последнее время в стране возникает много различных экспериментальных театров-студий. Как вы относитесь к эксперименту в искусстве, и в театре в частности?
- Отношусь к этому положительно, вообще положительно. В принципе, всячески поддерживаю, развиваю инициативу внутри театра. Что касается эксперимента вне стен театра — я тоже «за». Чем больше интересных людей будет обращаться к самым различным формам театра, тем лучше. Что касается конкретно нашего театра — хочу развивать формы самостоятельной работы, разбудить интерес, способности людей, которые, может быть, спят. Человек все равно ждет, чтобы его кто-то пришел и разбудил.
Такая внутренняя работа в театре уже идет. К 200-летию со дня рождения Байрона работаем над третьим актом его мистерии «Каин» и над пятой главой «Дон Жуана». В мистерии много пластов, но, пожалуй, самое главное — это борьба Каина с рабским мировоззрением в самом себе.
- Есть ли у сегодняшнего театра «свой» зритель и можно ли такого зрителя воспитать?
- Мне сейчас трудно ответить, я еще новый в городе человек. Но ситуация, думаю, и здесь однотипна. Большинство людей не ходит в театр. И это не их вина, а их беда. Откуда пополняется городское население? Из сельской местности. И беда этих людей как раз в том, что у них нет внутренней потребности в театре. Зачем ему, сельскому жителю, что-то менять в 20 - 30 лет?
- Вы хотите сказать, что потребность в театре у человека надо воспитывать с детства?
- У Льва Толстого есть очень интересная мысль о том, что читателя можно воспитать, но талантливым читателем нужно родиться. То же самое и со зрителем. Приучить к театру зрителя можно, а вот сделать его театральным? Это, по-видимому, удел избранных. И тут хочу я или не хочу — само время, обстоятельства делят людей. Один ходит на каждую премьеру и без этого мыслит своей жизни, а другой ходит от случая к случаю или по престижным вещам.
- На встрече с вами в Доме Актера прозвучала мысль, что театр — это все-таки искусство для избранных. Когда-то ведь и МХАТ назывался общедоступным…
- Да, если о6ратиться к истории, Московский художественный театр назывался когда-то Московским общедоступным художественным театром. Правда, очень недолго. Почему все-таки с таким трудом выношенная мысль об общедоступности так быстро ушла? Дело ведь не в том, что раз общедоступный — значит, билеты подешевле. А, наверное, в том, что, заглядывая в глубину проблемы, и Станиславский, и Немирович-Данченко, стремясь сделать спектакль общенародным, все равно понимали, — театр существует, если и не для избранных, то для тех, кто любил театр. Называйте их как угодно. Дело же не в этом. Пугает только избранность сама по себе. Я не говорю об элитарном театре, вот это — другое слово. Но мы должны смотреть на проблему открытыми глазами и ясно понимать, что, сколько бы сил ни прилагали мы в привлечении нового зрителя, все равно есть колоссальное количество людей, которые не ходят в театр и, может быть, ходить не будут.
- Какие спектакли мы увидим в недалеком будущем, и исходя из каких соображений вы подбираете репертуар?
- Я стараюсь привить актерам театра, всем работникам театра одну точку зрения, которая для меня является главной. Я нашел ее там, где она лежала, что называется, взял свое, как говорит Мольер, — мысль Немировича-Данченко о том, что наша пьеса там, где есть три пласта, три среза — социальный, бытовой и театральный.
В пьесе обязательно должен присутствовать социальный пласт, острота, которая возбуждает, привлекает, переворачивает человека, заставляет его думать, а думать человек может только тогда, когда ему плохо. Когда он сыт и доволен, он не почет думать, он хочет спать, а вот когда человек чем-то недоволен, он тогда начинает задумываться. В нем просыпается философ. Каждую пьесу мы подвергаем вот такому анализу.
Если конкретно, то сейчас мы работаем над пьесой польского драматурга Мрожека «Дух времени», пьеса очень интересная, очень глубокая, социальная, острая по форме, неожиданная, на грани гротеска. В нашем варианте она будет называться «Игра с призраком». Вторая пьеса, которая репетируется, это еще одна пьеса ленинградского драматурга Разумовской «Под одной крышей». На основе семейной мелодрамы о трех одиноких женщинах рассматривается психология трех поколений.
Буквально сегодня театр приступил к работе над пьесой для молодежи «Прощай, овраг!» В центре ее стая собак с городской окраины, которая живет в овраге и пытается осмыслить свою жизнь и найти жизнь лучше.
Читаем пьесу Шатрова «Дальше… дальше… дальше!» Планируем ставить «Калигулу» Альбера Камю. Эта пьеса никогда не шла на советской сцене, хотя в мире ее популярность огромна.
- Сейчас повсюду очень много говорят о молодежных проблемах, но подчас суть этих проблем пытаются подменить навешиванием различных ярлыков...
- Мы никуда не денемся от этих проблем. С одной стороны, Ульяновск — русский город, и откуда вроде бы взяться металлистам, рокерам и т. д.? С другой стороны, культура становится всеобщей, и чем больше мы открываем занавес между Востоком и Западом, тем больше идет проникновение разных культур и освоение эти« культур, и заслон тут не поставишь. А, с третьей стороны, мы так мало знаем про свою собственную культуру, и это настолько очевидно, что ее надо воспитывать заново — культуру русского человека, культуру истории России. Так, наверное, тогда и появится что-то в противовес всему наносному и подражательному.
Александр Чуркин
