Версия сайта для слабовидящих
Ульяновский драматический театр имени И.А. Гончарова

О Вере с любовью

Народная газета
13 Мая 2015
Татьяна АЛЬФОНСКАЯ
Иногда судьба дарит встречи с удивительными людьми. Если бы я просто увидела спектакль Ульяновского драматического театра «Вера, Надежда, Любовь», поставленный по документальной книге Геннадия Демочкина «Вера и правда», подумала бы о художественном вымысле.
Но там — реальная жизнь и судьба фронтовички Веры Ивановны Соловьевой, почетного гражданина Димитровграда. Поверить сложно, но такое не придумаешь.
«ВЕРКА, ЭТО БЫЛА ТЫ ИЛИ НЕТ?»
Мы приехали в Димитровград к Вере Ивановне вместе с режиссером Ольгой Новицкой и исполнительницей роли Веры Дарьей Долматовой (они, кстати, написали инсценировку спектакля). «Ой, товарищи! — замахала она руками.
— Я в зале на спектакле сидеть не смогу, мне не надо это, мне стыдно будет! Я и книгу-то не хотела! Вы там ничего не прибавили?»
— Мы не в силах почувствовать, что вы тогда чувствовали, — тут же призналась Ольга. — Мы даже и не посягаем на это. Это наше видение вашей истории. Это такое восхищение, благодарность тому поколению. Не приведи Господь пережить то, что люди вынесли в годы войны. Это было особое поколение людей. Они не думали о последствиях, о наградах, просто шли и воевали!
— Вера Ивановна, — спрашиваю я, — а вы не хотели войну вспоминать?
— Я не люблю шума возле одного человека. Просто я все делала, как все другие люди. Какое там -думать о наградах! Только думали — скорее бы победа! Такого поколения больше не будет. Я иногда просыпаюсь ночью, вспомню войну и уже до утра не сплю. Только думаю: «Верка, это ты была или нет? Неужели это ты? Как же ты это вынесла?». Я сама себе удивляюсь. У человека такие резервы внутри! Ты не знаешь о них, но они приходят к тебе на помощь, когда надо. А на войне было надо. Мы были убеждены: все, что мы делаем, надо для Родины! За это не знаю что готовы были сделать. Была какая-то любовь необъяснимая к Родине. Сейчас смотрю телевизор, и меня прямо зло берет. Даже матерюсь иногда….
РЯДОВОЙ СОЛОВЬЕВА
Вот лишь несколько историй, которые мы услышали от Соловьевой. Она хотела уйти на фронт еще из пединститута, в 41-м. Не пустили. Осенью 1942-го устроилась учителем, вела химию и биологию. В конце полугодия пришла на урок в десятый класс. Что такое? Ни одного мальчишки. Сбежали с урока? Встает одна девочка и говорит: «Они все в военкомате, их берут в армию».
— Посмотрела я на пустые парты, — вспоминает Вера Ивановна. — Голодные, сопливые мальчишки уйдут на фронт. А я, здоровая девка, мне уж 21 год, в тылу торчу? Пришла в военкомат. А военком и говорит: «Есть постановление правительства — учителей с высшим образованием на фронт не брать». Я ему: «Устав знаю, пулемет изучила, винтовкой владею, курсы медсестер окончила». «Да вы готовый солдат! Ладно. Завтра отправка». Выхожу из кабинета — мальчишки мне кричат: «Вера Ивановна!». «Веры Ивановны нет. Есть рядовой Соловьева». Началась служба в Ульяновске в части, которая называлась так: 174-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион противовоздушной обороны, резерв главного командования РККА. А затем потянулись долгие месяцы постоянных передислокаций, изнурительных разгрузок, бесконечных перегонов в теплушках.
— Нам мужики говорили: «Девчонки! Никто из вас матерями не будет. Вы как лошади — снаряды таскаете, пушки». Пушки весили 4,5 тонны. Мы их затягивали на платформы по мосткам из шпал. Дальше брали на растяжку из проволоки. Под колеса вбивали деревянные треугольники. Снаряд весил 16 килограммов 100 граммов. В ящике без ручек четыре снаряда. Берут две девчонки эти четыре пуда и несут. Иногда полногтя сорвешь.
«А ТЫ БУДЕШЬ МОЕЙ МАМОЙ?»
— Едем на фронт. Разбомбили мост, эшелон остановился. И откуда-то появился мальчишка лет десяти. Грязный, худющий, рваная обгоревшая телогрейка. От села одни трубы торчат. Стоит, молчит. Притащили воду, умыли. Как тебя зовут? Петя. Папа где? Погиб, Иваном звали. А мама? Немцы искали партизан, а наши никого не выдали. Немцы загнали всех в сарай и подожгли. А я в то время ходил в лес
за ягодами. Говорю комбату: «Давайте оставим мальчишку. Что он тут будет делать один?». В общем, поставили его на довольствие.
В сентябре приехали в Рыбницу. Комбат опять: «Устраивай его в школу». Пришли — он в шинели, полевая сумка, прямо вояка. Директор объясняет: у нас ни интернатов, ни детских домов еще нет. Оставила до вечера. Иду плачу. А тут у нас срочно погрузка в вагоны. И так мы устали, грохнулись прямо на пол, и поезд пошел. Отлежались и горюем: где наш Петр Иванович? Вдруг слышим голос: «Я здесь!». Он пробрался в вагон и залез под нары. Вылез довольный, улыбается: «Вот мы победим, тогда и я поеду учиться. После войны». В конце войны его отправили в Ленинградское нахимовское училище. Провожали со слезами. С тех пор я его потеряла. А ведь он мне все время говорил: «А ты будешь моей мамой?!». Я ему обещала. После войны…
СТРАШНЕЕ ВСЕГО БЫЛ ОСВЕНЦИМ
Войну Соловьева закончила в польском городе Освенциме. Да, в том самом, где был концентрационный лагерь.
— Передовые части прошли, а нас оставили в Освенциме. Страшнее не придумаешь, девочки. По дороге к лагерю — сплошь трупы. В бараках лежали кости и кожа, там даже человека не было. После этого мы спать не могли: то одна кричит и плачет, то вторая, то третья. Так были все потрясены. Нам знаете что делали? В котле запаривали корни валерьяны и давали чашками пить, чтобы в себя пришли.
А когда ехали в лагерь в кузове грузовика, вдруг машина останавливается — что такое? Земля вся серая и идет волнами прямо на нас. А это крысы! Шли на водопой в Вислу. Сколько их там было… Мы замерли — не дай бог дернемся, и они нас сожрут! Я боюсь мышей и сумасшедших.
ВСЕ БЕГУТ, КРИЧАТ, ЦЕЛУЮТСЯ…
— Как узнала о Дне Победы? 8 мая в городе Освенциме. Все взбудоражились, говорят, что война закончилась. Так говорят или кончилась?! Меня как комсорга вызывают в комендатуру. Приехали — ничего не кончилась. В жизни у меня не было такого разочарования. Передают последние известия — обычная сводка с фронта. Легли спать. И вдруг в три часа ночи — шум, гам, стрельба! Забегает начальник штаба: «Девчонки! Победа-а-а!».
Мы повскакивали, не стесняясь, в рубашках, целуем его — начальника штаба, надо же такое придумать! Идем в техчасть, а там уже все лежат пьяными в дымину. Говорим, положите хоть на кровать, что ж мы перешагиваем через них.
Потом был прощальный вечер. Подарили всем девчонкам по отрезу на платье, месячный паек, по шоколадке. Конечно, не съели, домой привезли. Из отреза сшила платье, надела босоножки, серебряные с черным бархатом, на рынке купила. В общем, в пух и прах баба разоделась. Вошла в зал и встала. Держусь за платье — ремня-то нет. В форме привыкла утягиваться так, что дышать нечем. И мне кажется, что с меня штаны сваливаются. Выскочила и бежать, пойду надену гимнастерку. А от каблуков-то отвыкла, быстро бежать не могу. Поймали меня — вернись, дай на тебя в платье посмотреть.
Вернулась домой, меня никто не встречает. Начальник штаба говорил же мне: «Подай телеграмму». Мама вышла — и хлоп в обморок. Скорую вызывали. Было мне тогда 24 года.
…Газетных страниц не хватит, чтобы рассказать про жизнь Веры Соловьевой. Посмотрите спектакль. Почитайте книгу. В ней — о детстве, прошедшем на Дальнем Востоке, о брате Шуре, прошедшем всю войну и не сумевшем приспособиться к мирной жизни, о погибших подругах, о первом бое — когда не сбили летающий над Ульяновском самолет-разведчик «Хенкель», о том, как жила после войны, как вернулась в школу и услышала от одной из учительниц: «Сколько миллионов поубивали. А она явилась тут!». И о любви, которая не стала счастьем, Но разве расскажешь даже в хорошей книге целую жизнь, целую молодость, которая пришлась на самую страшную в истории войну?
Потому надо слушать тех, кто это пережил, надо спрашивать, надо запомнить, надо понять. Как выжили, вытерпели, все превозмогли и победили? Рассказы Веры Ивановны невозможно слушать без слез. А как все это можно пережить! Этот нерв, эти эмоции, это восхищение силой духа молодой девчонки есть в спектакле молодых актрис «Вера, Надежда, Любовь». И отыграв премьеру, они тоже не смогли сдержать слез…