Ульяновск. Шекспир и биомеханика

Этот спектакль необычен и вызывает противоречивые суждения. «Ромео и Джульетта» Шекспира в постановке питерского режиссера Искандэра Сакаева на сцене Ульяновского драмтеатра неклассичен и в своей содержательной трактовке, и внешне - пластически и сценографически.

Если спросить рядового зрителя, не самого привычного к глубоким раскопкам смыслов, о чем эта шекспировская пьеса, ответ будет, скорее всего, - «о любви», хотя в финале «печальнейшей повести» заглавные герои погибают. Спектакль в постановке Сакаева - в первую очередь о смерти, о ее метафизическом постоянстве, вездесущности, неотвратимости. И в этом особенность этой постановки. Здесь нет религиозно-эстетической идеи преодоления смерти через любовь, но есть странная «позитивная эсхатология», словно за кулисами стоит современный Екклезиаст и подсказывает актерам: «Суета сует, и все - суета и томление духа».

Отсюда и жанр постановки - не классическая трагедия, а современный трагифарс о любви и смерти. Последняя настолько важна для постановщика, что она стала главной героиней спектакля. На сцене появился самостоятельный персонаж по имени Смерть, эту роль без единого слова, построенную на пластике, замечательно исполняет Юлия Ильина. Смерть повсюду сопровождает любовь и физически идет за ней по пятам, она же провожает в склеп убитых Меркуцио и Тибальта. Даже первое свидание Ромео и Джульетты происходит в присутствии и «под присмотром» Смерти, которая словно говорит: уже в начале любви виден ее трагический финал. Постановщик сообщает нам: смерть - это серьезно, ее присутствие вечно; да, это трагедия жизни, но это единственное, о чем стоит размышлять, а любовь - это блажь, забава юности, она преходяща, как увлечение Ромео Розалиндой. Поэтому в первом действии так смешон в своем непостоянстве восторженный, хотя и благородный, глупец Ромео (Александр Лебедев). Комична Кормилица (Фарида Каримова), с удовольствием принимающая на себя роль сводницы. Сцена тайного венчания - стремительна, потому что к этому моменту влечение юных тел уже настолько сильно, что влюбленных хватает лишь на две строки шекспировского текста из уст монаха Лоренцо (Михаил Петров), и нетерпеливое «аминь» Ромео выкрикивает, когда молодые летят друг другу в объятия. Дальнейший текст режиссеру уже не нужен, и с этой логикой можно согласиться.

Сцена эта, пожалуй, переломная: она символизирует переход от комизма и приятной легкости любви к ее трагизму. Отныне любовь становится смертельно опасной. Ромео и Джульетта - дети, но дети стремительно взрослеющие, когда их любовь подвергается испытаниям и перестает быть просто приятным делом, когда она грозит расплатой. Казалось бы, любовь «умягчила» нрав Ромео, даже на плевок Тибальта он отвечает «прощением во имя любви», но когда убит его друг Меркуцио, происходит дуэль. Из этого можно заключить, что для дворянина честь и мужская дружба все-таки выше любви (либо дуэль в данном случае можно рассматривать как дополнительное препятствие на пути к ней, помимо вражды двух семейств). Любовь Джульетты (Ксения Байдураева) испытывается угрозой насильственного замужества: мать и кормилица буквально вяжут ее по рукам - они растягивают ей руки в стороны длинной тонкой шалью, демонстрируя «мягкую силу убеждения», играют ею, как марионеткой; здесь же - намек на мученичество и распятие, это очень эффектное режиссерское решение.

Поначалу спектакль мне показался холодным, рассудочным, конструктивистским, черно-белым: режиссер словно собрал конструктор из актеров, в котором актерская индивидуальность, кажется, не имеет значения, и один актер легко заменяется другим, как один винтик на точно такой же. После второго просмотра ощущение стертости лиц и механистичности уходит. Очевидно, спектакль этот требует наслаждения не психологизмом «по Станиславскому», а другим - особой эстетикой, пластикой, музыкой. Сценография минималистична (это решение самого Искандэра Сакаева): декораций как таковых нет, а смена сцен решена просто - актеры проносят деревянные панели с названием места действия: «Верона», «Склеп», «Площадь», «Дом», «Герцог», «Мантуя»... Восхитителен зловещий сад в доме Капулетти: веревочные стволы деревьев с ветвями-кинжалами. Сценография - как полотно художника-модерниста, занятого игрой своего разума. На этом черно-белом фоне выделяются изысканные костюмы и световое оформление (Дина Тарасенко).

Ульяновская публика охотно ходит на «Ромео и Джульетту», ее привлекает зрелищность этой постановки, которая во многом достигается пластическим - точнее, биомеханическим - решением спектакля. Сам Искандэр Сакаев изучал биомеханику Мейерхольда и даже ведет мастер-классы по ней. По Мейерхольду, смысл биомеханики - в переходе от внешней, телесной презентации образа к внутреннему содержанию роли, в «экономии выразительных средств, которая гарантирует точность движений, способствующих скорейшей реализации задания». В одном из эпизодов спектакля воспроизводится биомеханический этюд «Удар кинжалом».

Когда нужно показать роковую, методичную поступь смерти, в спектакле возникает пластика ритмизованных, почти роботизированных движений, некий коллективный унифицированный шаг. Так режиссер пластическими средствами утверждает, что людьми управляют не только и не столько разнообразные и разнонаправленные чувства, мотивы, отношения, сколько общий метафизический вектор смерти, которому подчинены индивидуальные воли. В спектакле всем дирижирует Смерть, которая есть великий уравнитель: не любовь торжествует над смертью, а смерть управляет любовью, всеми живыми существами и их мотивами, ведь, поскольку она неизбежна, «надо успеть». Но образ самой Смерти как персонажа благодаря танцевальной (биомеханической?) пластике актрисы очень привлекателен, он притягивает, завораживает зрителя.

Казалось бы, биомеханический спектакль Сакаева уходит от психологического театра, но - не радикально. «Станиславский» прорывается в первую очередь в сценах с Джульеттой, удерживая спектакль от игры в чистый модернизм. В исполнении юной Ксении Байдураевой Джульетта становится психологическим центром спектакля, она до самого конца противостоит очарованию Смерти, отваживаясь даже на танец с ней. Казалось бы, еще секунда - и любовь победит, всего на долю секунды разминулись в склепе умирающий Ромео и отходящая от действия снадобья Джульетта, но взгляды их так и не встретились. Спектакль этот - жесткое memento mori, и главная мысль его: наслаждаясь любовью, помни о смерти.

Трудность восприятия спектакля отчасти связана с тем, что в нем используются не классические переводы Шекспира, а современный перевод Дмитрия Михайловского. Это парадокс: настроенное на поэтическую классику ухо поначалу отторгает язык, на котором говорят твои современники. Но суровая стилистика постановки, очевидно, потребовала языка, лишенного привычных нам красот. И все-таки в финале, чтобы полнее подчеркнуть его трагизм, понадобился классический перевод Пастернака: «...Но повесть о Ромео и Джульетте останется печальнейшей на свете».


Гогин Сергей