Режиссерская лаборатория под руководством Олега Лоевского прошла в Ульяновском драматическом театре им. Гончарова в конце июня. Прошла, несмотря на сложные обстоятельства, которые помешали ее проведению в апреле. Чего это стоило директору театра Наталье Никоноровой и главному режиссеру Владимиру Золотарю, не буду описывать. Но они победили! На лаборатории не была заявлена определенная тема. Четыре режиссера поставили то, что сами выбрали из рекомендованного театром списка пьес. Поэтому эскизы были разными по темам и периодам. Была русская классика: Толстой и Андреев, был Беккет, была и современная пьеса Валерия Шергина.
Сцена из эскиза «ShЛюхИ-Не оGоНь». Т. Денисенко (Юля).
Фото — архив театра.
Вот с эскиза по ней режиссера Павла Зобнина, которого, думаю, не нужно представлять, и началась лаборатория. «ShЛюхИ-Не оGоНь», если кто не знает эту пьесу, совсем не об этой древнейшей профессии. Она про нашу жизнь. Про не очень счастливую молодую женщину Алену, которая с ног до головы опутана разными обязательствами. Она живет на съемной квартире, чтобы избавиться от материнской опеки, но мать приходит к ней тогда, когда считает нужным. Алена работает в конторе, которая занимается проведением праздников, но ее начальница — это воплощение долга и обязанностей, и сочинять с ней праздники — дело нелегкое. У Алены есть мужчина, который оплачивает ее квартиру, но она не любит его. А с тем мужчиной, про которого она думала, что любит, ну или, что он ее любит, она рассталась. У нее есть подруга, которая еще несчастнее. В общем, это обычные, не очень интересные друг другу люди. Все они несвободны, все одиноки, и ощущение жизненного тупика накрывает их по очереди.
Сцена из эскиза «ShЛюхИ-Не оGоНь». А. Дулебова (Ангелина), А. Никитова (Алена).
Фото — архив театра.
И вот случайно Алена встречает совершенно свободного человека — Ангелину. У нее нет никаких обязанностей. У нее только прихоти и желания. Они сиюминутны, и не очень оригинальны. Но она умеет зажигаться, она азартная авантюристка и это завораживает и восхищает. Шергин очень точно подметил, как манит обычного человека возможность изменить осточертевшую жизнь, когда вдруг приоткроется маленькая потайная дверь в стене, а за ней… свобода, деньги, счастье. (Тут надо заметить, что и свобода и счастье именно у этих героинь связаны с деньгами. Без них никак.) И надо решиться и шагнуть в эту дверь. Не все на это способны. Потому что там — опасность. Там неведомое. И вот воплощение этой свободы и этой опасности — Ангелина. Ее прекрасно сыграла Анна Дулебова, длинноногая, тонкая, в черных одеждах. Сначала непонятно, девушка, или парень. А если девушка, то лесбиянка? Или нет? Главное, она не привязана ни к чему и ни к кому. Она почти летает над землей. И вполне земная Алена (это первая большая и очень удачная роль молодой актрисы Алены Никитовой), конечно, клюет на эту приманку. Ну, а дальше разворачивается действие почти криминального свойства.
У Павла Зобнина есть какой-то особый дар: он чувствует атмосферу времени, он умеет ставить «про жизнь» так, что все эти, в общем, не очень глубокие люди, абсолютно инфантильные, абсолютно лишенные рефлексии, не способные продумать свою логику и ответственность за действия хоть на шаг вперед, становятся живыми и интересными. Их косноязычие обретает смысл, и ты невольно подключаешься к их жизни. Или не подключаешься. На просмотр эскиза и зрительское обсуждение забежал большой государственный человек, Сергей Пускепалис. Он прилетел в Ульяновск на гастроли своего театра. Так вот он не подключился. И был очень удивлен тем, что в эскизе показана какая-то параллельная жизнь. Видимо, он даже не предполагал о ее существовании. Ну, в общем, это было понятно. Где Шергин и Зобнин, и где Пускепалис…
Про жизнь, однако, был и еще один эскиз. Правда, про жизнь в совсем другом времени, и даже древнейшая профессия тут слегка присутствовала. «Дни нашей жизни» Л. Андреева поставил Егор Равинский. Ученик Женовача, он ставил в Воронежском Камерном («Трамвай «Желание» Уильямса), Магнитогорском драматическом театре («Лес» Островского), РАМТе («Свои люди — сочтемся»). Но в лаборатории участвовал, кажется, впервые, и это многое объясняет.
Сцена из эскиза «Дни нашей жизни».
Фото — архив театра.
Пьеса Андреева тоже не про «чеховских интеллигентов» написана. А про таких же простых и не очень счастливых людей. Нельзя сказать, что студенты и курсистки ведут какие-то особо умные разговоры при распитии спиртных напитков на студенческой пирушке. Очень странно прозвучали реплики: «Я в Бутырке сидела…, «я в таганском участке». Кажется: вот оно, почти про сегодня. Но не веришь им, потому что хорошие артисты, играющие роли студентов, во-первых, очень далеки от студенческого возраста, (разве что это «вечные студенты», или глубокие заочники). А во-вторых, режиссер не придумал: каковы они сегодня, эти студенты из пьесы, написанной в 1908 году? И уж совсем не из нашего времени мамаша-сводница в исполнении Елены Шубенкиной и девица той самой древнейшей профессии в исполнении Марии Прыскиной. Герои Андреева — вполне обычные люди, ну, разве что из прошлого века. Но кто все эти персонажи сегодня — непонятно. Все-таки, Андреев писал про дни нашей жизни давненько, и это уже совсем не наша жизнь. А когда ставят про «картины прошлого», то ощущения рождаются очень странные: откуда-то возникают жуткие штампы, которые как раз на лабораториях обычно не успевают появиться, если перед артистами точно поставлены задачи. Ну а если этого нет, то из актерского багажа вылезают представления о том, как надо играть несчастную девушку, которую мать продает за деньги, или студентов и их подружек-курсисток. А живые люди исчезают.
Сцена из эскиза «Дни нашей жизни».
Фото — архив театра.
Но и в этом эскизе была радость. Очень хорошо сыграл главного героя, Николая Глуховцева молодой артист Виталий Мялицын. Вот он был юным, распахнутым миру, восторженным влюбленным, который был потрясен открывшейся ему правдой о его возлюбленной. Но история о юном поколении, идеалы которого растоптаны, смутная тревога, неопределенность будущего, которые сквозят в пьесе, мне кажется, режиссеру не удались.
Проблема актуализации классики, которую кто-то из режиссеров решает самым прямым путем, просто помещая героев в сегодняшний день, а кто-то, сочиняя для них новые предлагаемые обстоятельства, часто приводит к тому, что текст сопротивляется, становится фальшивым. Ну не говорят так сегодняшние люди. В таких случаях необходимы драматурги, которые «пересочиняют» классический текст. Но здесь не произошло главного — не были предложены условия игры режиссером. Поэтому и возник старый, подернутый пылью театр, где играются «образы», ничего общего не имеющие ни с нашим временем, ни с прошлым.
Сцена из эскиза «Власть тьмы».
Фото — архив театра.
Зато в следующем эскизе, поставленном по пьесе Л. Толстого «Власть тьмы», такое кардинальное переформатирование текста произошло. Владимир Данай тоже ученик Женовача. Он ставил в Москве, Норильске, Ярославле, Кудымкаре. Его спектакли становились участниками театральных фестивалей «Мелиховская весна», «Коляда —plays», Международного фестиваля им. Рыбакова, Международного театрального фестиваля в Тбилиси. Он активный участник лабораторий.
События в эскизе начинаются со сцены Марины (Валерия Шевченко) и Никиты (Алексей Мякотин), где девушка пытается объясниться с соблазнителем. А потом идет принародное покаяние Никиты. То есть событие, которое дало первоначальное название пьесе («Коготок увяз, всей птичке пропасть») дает толчок всему действию. Действие идет на планшете малой сцены. Все лишено быта. Только перевернутый крест, чтение библии о сотворении мира, лежащие на планшете люди и покаянное бормотание Никиты. Все герои — из сегодняшнего времени. Они узнаваемы, мы их часто встречаем в жизни. Надо сказать, что с момента написания пьесы в 1886 году и ее запрещения к постановке в России (разрешена была только в Московском Художественном театре, как театре частном, не зависящем от государственной казны, только в 1902 году) немногое и поменялось.
Сцена из эскиза «Власть тьмы».
Фото — архив театра.
То есть власть тьмы хоть и приобрела несколько иные формы, но как была тьмой, так ею и осталась. Болезни лечат, конечно, не только подорожником, пьют и лекарства из тех, что подешевле, но от нежелательных младенцев избавляются вполне народными средствами. И заново став православными (когда власть одобрила), вслед за гробом непременно бросают пахучие ветки пихты, чтобы покойник домой не вернулся. История в интерпретации Владимира Даная раскручивается от финала к началу событий. Библейские тексты перемежаются с демонстрацией по мобильнику «Терминатора», который смотрит Анютка (Маргарита Волкова). А Матрена (Людмила Даньшина) и Аким (Юрий Гогонин) в ужасе, приседая от страха и крестясь, все-таки с любопытством поглядывают в экран мобильника.
Линия светораздела, то есть терминатора, отделяющая темную часть небесного тела от светлой, проходит именно здесь и сейчас. (Честно признаюсь, мне это открыл Павел Зобнин). Сотворение мира началось когда-то, а вот сейчас приближается в буквальном смысле «конец света». И частная история, почерпнутая когда-то Толстым из уголовного дела крестьянина Ефрема Колоскова, превратилась в эсхатологическую притчу о последних днях мира. Очень необычный способ актуализации классического текста, причем текста, заведомо устаревшего по лексике, но очень современного по смыслу.
Сцена из эскиза «Потолок». Ю. Ефремов.
Фото — архив театра.
Дмитрий Волкострелов, которого тоже представлять не надо, показал эскиз по текстам Сэмюэля Беккета. В него вошли одноактные пьесы «Шаги» и «Экспромт в Огайо», и менее известный рассказ «Потолок». Действие происходило в глубоком подвале здания театра, где (по легенде) сидел когда-то Емельян Пугачев. Подвал этот — само по себе художественное пространство. Он длинный, в нем сейчас расположено бомбоубежище, что представляется в свете последних событий весьма актуальным. Действие происходит то в длинном, узком, со сводами чуть выше человеческого роста коридоре (Шаги«), то на границе между двумя помещениями, прямо под сводом («Потолок»), то в небольшой комнате (хочется сказать «камере») на чуть приподнятом помосте. Звук колокола, тусклый фонарь, в роли Мэй (в «Шагах») Оксана Романова. Гулкий звук ее шагов вдоль узкой дорожки и обратно, точное соблюдение выверенного ритма поворотов, остановок, движения из ремарок Беккета. Ощущение сумасшествия, неостановимости движения, навязчивой идеи, которая заставляет эту женщину снова и снова задавать себе вопросы, снова и снова чувствовать вину, и это, как ни странно, кажется удивительно гармоничным. Ты попадаешь под влияние этого беккетовского оцепенения, ты начинаешь медитативно встраиваться в ритм шагов Мэй, и в это гениальное бормотание, когда не понятно, ты ли думаешь вслух, или это слышится из какого-то другого мира.
Сцена из эскиза «Экспромт в Огайо». С. Пигалев (Читающий), Ю. Ефремов (Слушающий).
Фото — архив театра.
В «Потолке», который проходил на границе коридора, появлялась человеческая фигура в контровом свете, при котором невозможно разглядеть лица (Юрий Ефремов), только мужской силуэт и длинная тень на каменном полу. Пятна света на потолочных сводах, как музыка. Это поток сознания, в который ты либо погружаешься именно как в поток, либо отчаянно выкарабкиваешься из него.
И в заключительной части Станислав Пигалев (Читающий) и Юрий Ефремов (Слушающий) сидели за столом, светила лампа, ритмично выстукивались паузы Слушающим, точно по тексту Беккета и эти двое — посланный, чтобы спасти, и слушающий, чтобы спастись, склонившись над книгой, как единственным спасением, как будто заговаривали внешний враждебный мир. В этом эскизе удивительно точно сошлись глухое холодное пространство с моментами абсолютной темноты, (Карл Федорович Вальц был бы доволен), прерывистая, почти как сигналы о бедствии, речь беккетовских героев и свет, который воспринимался как очень сильный художественный прием.
Лаборатория проходит в Ульяновском театре не впервые. И уже видно, как заинтересованы в ней артисты. Как появляются после удачных эскизов готовые спектакли. Как труппа, которая много лет не могла набрать силы после ухода из жизни абсолютного художественного лидера Юрия Копылова, восстанавливается, становится более пластичной, готовой к экспериментам. Театру, конечно, очень трудно. Сейчас, например, у него сложно с постановочными средствами. Но у него появился главный режиссер, Владимир Золотарь. Кстати, это произошло после одной из лабораторий и сотрудничества театра с ним на протяжении последних сезонов. У театра серьезные художественные планы. Так что можно надеяться, что несмотря ни на что, «так победим», если кто-то еще помнит, что означало это название.
